География ЮАР

Старик трясся от возмущения. Его жена, казалось, вросла в стул и беззвучно плакала. А на краешке кровати неподвижно сидел побледневший молодой человек. Его русая голова опущена, тело напряжено. Сомнений нет: то, что происходило в этой комнате, вызывало в нем чувство горечи, досады и даже протеста.

— Пойми,- кричал, обращаясь к нему, отец,- я бы легче перенес известие о твоей смерти, чем то, что услышал сейчас от тебя! Нет, только не это!

Атмосфера накалялась, становилась все более драматичной. Я испытывал неловкость, оказавшись здесь. Всего полчаса назад этот молодой человек, аспирант факультета, на котором я преподаю, позвонил мне и попросил срочно приехать, чтобы уладить ситуацию. Дело «том, что он сообщил родителям о своем намерении жениться на «цветной» девушке, метиске, а это вызвало бурный конфликт в семье.

— Боже, что с нами будет, если она придет в наш дом,- не унимался отец, который до этого уже, как следует, отчитал сына.- Мне придется оставить службу в церкви. С нами перестанут здороваться знакомые, не будут приходить друзья…

— И все-таки это наш сын, не забывай, — нерешительно шептала мать, явно не надеясь, что муж ее поймет. Тот действительно не хотел ничего слышать.

Этот эпизод — хорошая иллюстрация к высказыванию Уиллема де Клерка, в прошлом редактора ведущей газеты «Раппорт», издающейся на языке африкаанс, вынужденного подать в отставку из-за своей критики — отнюдь не суровой — правительства: «Африканер перерос рамки тех определений, которые он сам себе давал и которые ему давали другие».

В годы моего детства с этими определениями не было никаких проблем. Я провел его в маленьких деревеньках. затерянных в засушливых районах страны, где английский был практически неведом, где единственными черными - были слуги и сельскохозяйственные рабочие, где Бог — ежедневная реальность, где мысли об апокалипсисе не оставляли в покое ни одного жителя.

Среди моих самых ранних воспоминаний особенно сильны те, что связаны с чувством уюта и спокойствия. И в этом смысле я — не исключение, такие воспоминания близки всем африканерам. Я испытывал эти чувства, когда смотрел на мир, устроившись на спине своей черной няни Айи. Она была для меня, как мать. Или когда я сидел на крыльце и ел «милипап» (кукурузную кашу), черпая ее горстями из железной кастрюли и уплетая за обе щеки.

Я помню поездки к моей бабке по матери, жившей в Ведфорде, на востоке Капской провинции, и торжественные семейные визиты на церковное кладбище по воскресеньям, где рядом с могилой моего деда уже было приготовлено место для бабушки. Лето я проводил в Боланде, или «Верхней стране», на западе Капской провинции, славящейся своим средиземноморским климатом, на ферме своего дяди Янни в Тюльбаге. Он был одним из самых известных виноторговцев в стране (образование дядя получил во Франции, что в его время было делом почти неслыханным), пока моя набожная тетя Долли, убежденная в греховности употребления алкоголя, не заставила его выкорчевать все виноградники до последней лозы.

Я помню, как все мальчишки, белые и черные, носились по полям и лепили глиняных бычков, кувыркались в запруде, пасли овец, поили коров. И никто из нас не задумывался о цвете кожи. Лишь позднее, когда нам исполнялось лет 12—13, сыновья фермеров пошли учиться в закрытые школы, мальчики с белым цветом кожи освоились с ролью хозяев, а черные стали их слугами. Я помню, как меня поразили слова тогдашнего премьер-министра Д. Ф. Малана, торжественно произнесенные на церемонии вступления в должность у монумента «фуртрекерам» (первым поселенцам) в пригороде Претории в 1949 году; «Верьте в Бога, верьте в свой народ, верьте в себя». В нашей гостиной всем знакомым непременно показывали «избирательную дыру» — напоминание о выборах 1948 года, когда мать так разволновалась, узнав о поражении пробританского премьер-министра генерала Яна Кристиана Смэтса и приходе к власти Националистической партии, что пробила пол и провалилась вниз…

И стали воды Инкоме красными от крови

Стереотипы живучи, и не случайно в мире укоренился карикатурный образ африканера: грубоватый колонист с винтовкой в одной руке и Библией — в другой, представитель «богоизбранного народа», облеченный божественной миссией покорения девственной природы и черных язычников; его жизнь определяется навязчивой идеей расовой чистоты и атавистической формой кальвинизма, основанной на ветхозаветном видении мира, он подозрительно относится к тому, что выходит за рамки его понимания, и почти ко всему современному; и, наконец, при встрече с опасностью, реальной или вымышленной, он всегда готов спрятаться в «лаагере» — кольцеобразном заграждении, образованном повозками с впряженными в них быками. «Лаагер» стал символом стычек буров с черным неприятелем, происходивших в XIX веке.

Сложившийся в прошлом стереотип африканера сегодня уже не соответствует действительности. Тридцатипятилетняя Антье Крог, молодая поэтесса, пишущая стихи, пропитанные гневом, живет в Крунстаде, городке в Оранжевой провинции, очень напоминающем городки американского Среднего Запада. «Иногда я завидую нашим родителям. Они совершенно точно знали, что значит быть африканером. Мое поколение этого уже не знает», — говорит Антье.

Название «африканер» появилось уже в 1707 году, во время борьбы голландских и французских колонистов с семейственностью, разведенной губернатором Капской колонии Уиллемом Адриааном ван дер Стелем и его алчными подчиненными, когда непокорный молодой человек по имени Хендрик Бибо оказал сопротивление при аресте. «Я не пойду,- заявил он.- Я африканер, и даже если „ланддрост“ (полицейский судья) забьет меня до смерти или посадит в тюрьму, я молчать не стану». В то время африканерами называли просто тех, кто родился на африканской земле, в отличие от представителей голландской Ост-Индской компании, которых с 1652 года присылали из Европы для работы на маленькой провиантской базе в поселке на мысе Доброй Надежды.

В течение последующих двух веков африканерами называли главным образом людей со смешанной кровью. Язык африкаанс формировался частично рабами и теми, кто не мог правильно говорить по-голландски.

Даже сегодня слово «африканер» вмещает в себя слишком много понятий. Многие белые считают, что оно относится только к представителям белой расы, говорящим на африкаанс, кое-кто заходит так далеко, что исключает из числа африканеров своих белых соплеменников, не являющихся приверженцами Голландской реформатской церкви и членами Националистической партии. Некоторые говорящие на африкаанс «цветные» (многие из них также принадлежат к Голландской реформатской церкви), не возражают против того, чтобы их называли африканерами; третьи, кого возмущает идеологическое содержание термина, выступают против него с яростными протестами. Поясним, что в этой статье речь идет сугубо о тех, кого сегодня называют «белым племенем Африки».

В течение века, последовавшего за стычкой с губернатором ван дер Стелем, возникли три основные группы африканеров. Одни поступили на службу в голландскую Ост-Индскую компанию, а затем служили англичанам. Некоторые из них проявили превосходные деловые качества. Их отличали довольно либеральные взгляды.

Вторая группа продолжала заниматься фермерством в окрестностях Кейптауна, не теряя связей с Европой. Третью группу составляли переселенцы (трекбуры), многие из которых были слишком бедны, чтобы сами«обеспечить себя, но и слишком горды, чтобы работать на других. Отрядив повозки, они отправлялись на бескрайние просторы глубинки, чтобы создавать там патриархальные семьи — хозяин, его жена, его дети и его иждивенцы.

Однако постепенно границы земель трекбуров стали сужаться — особенно после захвата англичанами Капской колонии в 1795 году, за который последовала постоянная оккупация в 1806 году. Большая часть населения смирилась с британским господством. Однако от 10 до 20 тысяч африканеров (что составляло менее 20 процентов от их общего числа в пограничных районах) в период с 1834-го по 1840 год покинули насиженные места в поисках независимой жизни. Этот уход буров из Капской провинции получил название «Великий трек».

Переселение обернулось новыми встречами с черным населением. То, что для белых было «великим исходом», для черных стало «великим набегом». Порой тем и другим удавалось найти путь к сосуществованию. Однако чаще все заканчивалось жестокими схватками. Решающей стала битва на реке Инкоме в Натале в декабре 1838 года. Тогда несколько сот буров отразили нападение более 10 тысяч воинов-зулусов под командованием их вождя Дингаана. Воды Инкоме были красными от крови, и с тех пор река стала называться Кровавой.

Фрагмент монумента в честь победы буров на реке Кровавой

Торжества по случаю 150-летия этого сражения приобрели особое значение для африканерского общества, раздираемого внутренними противоречиями, междоусобицами. Они должны были придать прошлому героическое звучание, возвратить «фольку» утраченное единство.

Однако торжества вновь показали, насколько разнообразно общество. Четко «высветились» противостоящие силы. Одни мероприятия проводило правительство, другие — ультраправые политические группировки, стремившиеся использовать годовщину для приближения своей мечты о создании нового государства африканеров — «государства только для белых», которое выйдет из Южно-Африканской Республики. И те, и другие мероприятия вызвали подозрение и негодование у черного населения. Оно почувствовало, что речь идет в обоих случаях об угрозе усиления власти белого господства над черным большинством…

Открытие алмазов в Кимберли и золота в Трансваале подогрело захватнические настроения Великобритании по отношению к двум маленьким республикам [Трансвааль и Оранжевое свободное государство], образованным трекбурами. После разрушительной англо-бурской войны 1899—1902 годов они потеряли свою независимость. В 1910 году был образован Южно-Африканский Союз. Он стал доминионом Британской империи. Однако глубоко враждебное отношение африканеров к войне оставалось, и даже сегодня многие из них с гневом вспоминают о 18 или 28 тысячах женщин и детей, умерших в английских концентрационных лагерях. Это много по сравнению с семью тысячами буров, погибших на поле боя.

Буры выходят из «лаагера»

Со времени образования Союза на политической сцене Южной Африки преобладали два общественных течения: с одной стороны — умиротворительская и довольно либеральная политика генерала (а позднее — фельдмаршала) Смэтса и его последователей, и с другой — узколобый национализм, исповедуемый партией, которая, в конце концов, в 1948 году пришла к власти с боевым кличем «Да здравствует апартеид!». Впервые в своей истории африканеры взяли власть в Южной Африке, не имея ни малейшего желания отдавать ее кому-нибудь еще. Для осуществления новой задачи, вставшей перед ними, они мобилизовали все свои незамысловатые знания и способности, которые помогли им, по преимуществу сельским жителям, выжить в течение трех веков.

Сегодня поражает то, как много африканеров (более 80 процентов в 1985 году по сравнению с менее чем 40 процентами в 1946 году) живут в городах, причем многие из них ни в чем не уступают любому щеголю из Нью-Йорка или Сиднея. Одним из первых африканеров, вставших вровень с магнатами южноафриканской промышленности (которая до сравнительно недавнего времени почти полностью находилась в руках английских и еврейских бизнесменов), был Альберт Весселз. Он совершил путь от босоногого мальчишки на ферме в Оранжевом свободном государстве до президента компании «Тойота Саут Африка Лимитед», капитал которой более 300 миллионов долларов. Седовласый, с изысканными манерами, Весселз, которому сейчас 80 лет, вспоминает, как после англо-бурской войны его родители вернулись на свою ферму, обнаружив на ее месте лишь пепелище; сад и огород были сожжены, поля — после трех лет войны — бесплодны; не было ни коровы, ни семян, чтобы начать все сначала.

И все-таки семье удалось понемногу встать на ноги, и его мать не сломила горечь потерь. Она настояла на том, чтобы ее дети получили хорошее образование. Весселз поступил на факультет богословия, которое наряду с преподавательской деятельностью считалось наиболее престижным занятием среди молодых африканеров из числа интеллигентов. Однако, человек критического ума, он не захотел служить церкви и переключился на бизнес.

«Для меня стало делом совести добиться успеха на поприще экономики, чтобы доказать своим соотечественникам-африканерам, что мы можем встать вровень с англичанами»,- говорит он. Для Весселза, как и для других, подобных ему, большой бизнес никогда не превращался в самоцель. Он был эффективным средством борьбы за «дело африканеров» и утверждения образа африканера как достойного человека современного мира.

Что касается преуспевающих представителей поколения помоложе, складывается впечатление, что они не слишком озабочены желанием что-то «продемонстрировать». Главное — добиться успеха в жизни. Здесь можно привести пример Т. Й. Стеенкампа. В свои 55 лет он стал одним из крупнейших предпринимателей в горнодобывающей промышленности и президентом могущественной «Горной палаты».

«Вопрос не в том, к какой группе ты принадлежишь,- говорит Т. Стеенкамл,- а в твоих личных способностях». Даже теперь у него почти нет времени на «душещипательные» разговоры о судьбах африканеров.

И все-таки… Когда мы вышли из его дома, стоящего высоко на «копи» (холме) в привилегированном пригороде Йоханнесбурга, Мелвилле, Стеенкамп показал мне участок земли где-то внизу. На нем стояла ферма его деда. Стеенкамп сердцем понимал, что должен был купить этот дом и, так сказать, «замкнуть круг преемственности», Так он и поступил недавно…

На фермах и в маленьких пыльных «дорпис» (деревушках), расположенных в глубинке страны, появилась новая порода африканеров. Среди них особенно заметен Улофф Хенниг, владелец нескольких ферм на маленьком плодородном плато над Пикетберхом. Улофф крепок, как бык, рост у него под два метра, голос подобен раскатам грома.

Он также вырос в бедной семье, и ему и его жене Джил пришлось трудиться долгие годы, чтобы купить землю. А когда земля была куплена, Улофф стал первым фермером в районе, заимевшим компьютер. Применяя новейшие научные методы, он превратил свое «дело» в прибыльное предприятие. В Южной Африке он является признанным королем «бучу» (целебной травы). Он с успехом занимается продажей недвижимости на западном побережье, выращивает скаковых лошадей.

Олофф распоряжается своими работниками, как помещик-феодал в Средние века. Вместе с тем он позаботился, чтобы все они жили в приемлемых условиях. К их услугам — спортивная площадка, комнаты для отдыха, где можно, скажем, посмотреть телевизор. «Не твердите мне об апартеиде,- говорит он, отмахиваясь огромной рукой.- Я терпеть не могу, когда правительство сует нос не в свое дело. Взгляните на школы: школы для белых полупустые, а для цветных переполнены. Почему в них нельзя ходить вместе? Они должны предоставить нам право самим принимать решения».

Конечно, не все из сегодняшних африканеров хорошо обеспечены. Доналд Рикерт, который живет в живописном городке Куруман на краю пустыни Калахари, убежден, что богатство — самое страшное проклятие африканеров. «В тот день, когда наш народ разбогател, он потерял свою душу,- считает Рикерт.- Я часто думаю, что самый тяжелый грех, который берет на себя африканер,- это попытка завладеть всем; он утратил способность давать другим то, что имеет сам». Доналд долгие годы работал в кафе, чтобы платить за свое заочное обучение. Сейчас у него небольшое фотоателье. Свой скромный бизнес он сочетает с сочинением стихов на народные темы.

Отец Рикерта вырос в полной нищете на ферме в засушливом районе, питаясь в основном терновым медом, дикими грушами и саранчой. Во время первой мировой войны он пошел в армию (ему было 16 лет, но он сказал тогда, что 18) и сражался с немцами в немецкой Юго-Западной Африке. Прослужив несколько лет, отец вернулся домой убежденным сторонником немецкого образа жизни. Его кумирами стали Бисмарк, Радецкий. Мольтке и Гинденбург. Доналд хотел назвать своего первого сына «на дворянский манер» — Максимилиан Мария Йозеф Фрайгерр фон унд цу Вайхс ан дер Глон. Однако к несчастью - или к счастью!-родилась девочка.

Между двумя мировыми войнами кое-кто из будущих политиков и деятелей культуры обучался в Германии, где на них произвели огромное впечатление гордость и мощь немцев, возрожденные после унижения 1918 года. Вернувшись в Южную Африку, они увидели, как их народ, экономически истощенный англо-бурской войной, перебирался в города, образуя целое поколение белых бедняков. То, что не могла сделать война, сделали (или почти сделали) бедность и ужасная засуха в начале 30-х годов. Мировой экономический кризис тех времен завершил дело и фактически поставил под вопрос само существование африканеров как народа.

По разным приходам

Своим спасением они в первую очередь обязаны культурным и благотворительным организациям, которыми двигали политические мотивы. Среди них — и тайная организация «Брудер-бонд» («Союз братьев»), провозгласившая своей целью борьбу за дело африканеров. Она родилась, как говорилось при обряде посвящения в ее члены, в результате «глубокого убеждения в том, что нация африканеров со своими особенностями и своей целью появилась в этой стране по воле Господа… и пока угодно Богу, она будет существовать».

Во многих из этих организаций ключевые позиции занимали руководители, недавно вернувшиеся из гитлеровского «третьего рейха». Они-то и сыграли главную роль в бесконечном переписывании истории африканеров, создавая новую мифологию для укрепления национального самосознания, которая в конечном итоге привела к победе шовинистического ядра африканеров на выборах 1948 года.

Традиционно церковь играла ведущую роль в формировании и единении «фолька». Однако в последнее время многие африканеры ведут себя странно. Доналд Рикерт ходит в церковь нерегулярно. К ужасу некоторых из своих соседей, он даже не крестил собственных детей. Вместе с тем Рикерт и не подумает сесть в машину, не попросив сначала Господа благословить его на поездку.

Когда я был маленьким и жил у дяди Янни на ферме, нам приходилось проводить дома все воскресенья за чтением библейских историй. Эти дни казались бесконечными — на дворе стояло жаркое лето, воздух был напоен ароматами созревающих фруктов, раздавленного винограда, вся округа оглашена переливами сотен птиц, под вековыми дубами в нашем саду маняще журчал прохладный ручей, бегущий с гор. Ох, уж это чтение Библии! Правда, многие из молодых африканеров ни разу не бывали в церкви. И все же они складывали руки и произносили молитву перед едой.

В стране существует несколько церквей. Голландская реформатская церковь (НГК) насчитывает полтора миллиона прихожан, тогда как Голландская реформаторская церковь (НХК) — 200 тысяч, а Голландская реформатская церковь Южной Африки — 100 тысяч. Более 70 процентов африканеров принадлежат к этим церквам.

В 1987 году ультраправые экстремисты выступили против решения НГК открыть свои двери всем расам и образовали Протестантскую церковь африканеров. В стране существуют также Голландские реформатские церкви для цветных и черных. Положение осложняется тем, что все больше африканеров, неуютно чувствующих себя в обстановке политической напряженности, царящей в церквах для белых, становятся членами церквей для цветных и черных. Одним из первых такой шаг совершил Бейерс Ноде, в прошлом влиятельная фигура в «Союзе братьев» и один из руководителей Голландской реформатской церкви (НГК).

В 1963 году, не согласный более с тайными методами деятельности «Союза братьев», он способствовал публикации в прессе материалов о секретах организации. Вскоре после отказа оставить пост главного редактора либерального издания «Про веритате», его арестовывают и запрещают заниматься политической деятельностью. После этого Бейерс Науде присоединился к Голландской реформатской церкви Южной Африки.

«Когда люди начинают воспринимать друг друга только как врагов,- сказал он мне недавно,- приходит опасность того, что ни о какой форме сосуществования они уже думать не могут. Это случилось в Северной Ирландии. Это случилось и с африканерами. Мы утратили способность проявлять сострадание».

Антон Форстер — молодой человек, от которого отрекся его набожный отец, узнав, что сын собирается жениться на метиске. Антон видит корни этой семейной драмы в религии: «Вся моя юность была связана с церковью. Отец, не скупясь, жертвовал большие суммы денег «нашей» церкви. Когда же приходил черный проповедник и просил его внести немного денег, отец свысока говорил: «Иди-ка к „своим“!»

На протяжении веков церковь в обществе африканеров выполняла не только религиозную функцию. Она была, можно сказать, единственным местом, где люди общались. Фермеры, жившие в отдаленных районах, приезжали в город каждые три месяца, чтобы принять «нагмаадь», или причастие, а заодно продать товар, поговорить с соотечественниками и помериться мастерством в «спортивных играх буров» — битвах подушками, беге «связанных людей» (когда нога одного бегуна привязана к ноге другого), ловле смазанной жиром свиньи, перетягивании каната и многих других развлечениях.

Но пришли времена урбанизации, и такие праздники почти исчезли. Однако некоторые торжественные даты, как, скажем. День героев и второй день Пасхи, отмечаются по-прежнему. В маленьких поселениях застолье остается весьма популярным времяпрепровождением. Люди часто собираются вместе — будь то на свадьбу или похороны, во время церковных благотворительных базаров, аукционов, сельскохозяйственных выставок или просто в гостях, когда подаются браай (барбекю) или пойкикос (тушеная баранина, приготовленная в котле над костром).

Ежегодно проводятся местные и национальные конкурсы на лучшее приготовление домашней пищи. В Стелленбоше существует «Гильдия гурманов», возродившая традиционные для Капской провинции рецепты, на которых лежит заметная печать малайской кухни: «боботи» (мясной фарш с грибами, сдобренный большим количеством специй и соусом карри), «ватербломмекибреди» (тушеное мясо с боярышником) и многое другое. В Намакваленде вас могут пригласить отведать любопытное блюдо — нечто зеленоватое, похожее на сосиску, называемое «пуффаддер» (потроха газели-антидорки, начиненные ливером), или менее экзотическое, но очень вкусное блюдо «бреди» (это тушеная дикая капуста), или почки, зажаренные в собственной оболочке.

Особо почитается здесь искусство рассказа. В Трансваале, в районе Большого Намакваленда (Намибия) старики по-прежнему могут держать слушателей в напряжении часами, рассказывая увлекательные истории и легенды о невероятных подвигах или простодушии народных героев.

Ностальгия

Загоняя людей в помещения, телевидение неизбежно разрывает их связи с внешним миром. А это, в свою очередь, разрушает один из основных элементов коллективного сознания африканеров — мечту о «вельде» (степном пастбище). На протяжении «ста лет одиночества», проведенных трекбурами в глубине страны, их выживание во многом зависело от умения приспособиться к здешнему климату — привыкнуть к засухам и наводнениям, познать «вельд», находить лекарственные растения, коренья я дикие ягоды.

Но эта мечта живет. В рассказе классика литературы на африкаанс Яна фан Мелле «Дядя Карел забирает с собой ружье» старый бур на смертном одре утешает себя мыслью о том, что ему дадут взять на небеса ружье: «Его жизнь была заполнена охотой и войнами. Он помогал расчищать землю; он принимал участие почти во всех войнах переселенцев; он сражался во всех боях с англичанами. Как ему будет на небесах без ружья? Ведь там наверняка есть на кого охотиться. Дьявол еще не умер. Где-то за пределами нашего мира должны быть места, которые еще предстоит расчистить: места, где водятся опасные звери, дикари и англичане, с которыми нужно сражаться».

Даже самый шикарный горожанин-африканер по-прежнему испытывает где-то в глубине души ностальгию по дикой степной природе. Некоторые буры отдают природе всю свою жизнь. Людвиг Вагнер, егерь Национального парка Крюгера, говорит, что из 22 егерей, работающих в парке, лишь пятеро англичане по происхождению. Сам он провел там 20 лет. Как бы ни модернизировался парк, стоит отойти от дороги метров на 200, и вы окажетесь в той Африке, которая существовала несколько веков назад, уверяет меня Людвиг.

В старых пограничных районах Трансвааля страх перед «террористами» круто изменил весь образ жизни местных жителей: колючая проволока, системы сигнализации, вооруженные коммандос и патрули с рацией стали неотъемлемой частью повседневной действительности. И все-таки кажется, что никакая сила не сможет вытеснить африканеров с этой земли. Есть что-то болезненное в их непреклонности, в том, как они живут, укрывшись за колючей проволокой, и ведут образ жизни, обычно присущий людям вольных просторов.

Прошлое проявляет себя и в извечной страсти африканеров к познанию неизведанного. Их традиционным символом остается «лаагер», который — не забывайте об этом — состоял из повозок. Тяга к познанию, открытию новых земель неизменно была побуждающей силой на протяжении всей истории бурского народа. Любопытную сторону этих исторических странствий отмечает Ронни Мелк из Стелленбоша, жизнерадостный винодел из старинной и хорошо известной семьи, который никогда не покидал Боланд.

«Африканеры не раз уходили из своей страны, — говорит он.- И куда же они попадали? В пустыню Калахари, или в самый бесплодный район Анголы, или в засушливую часть Родезии. Знаете, это все из-за нашей кальвинистской сущности: страдание доставляет нам удовольствие. И все равно в испытаниях мы окрепли, закалились».

Писатель Ян Раби много лет прожил в Европе. «Европа научила меня многому,- говорит он.- Я понял: чем больше я открыт всему миру, тем большую ответственность несу за его маленькую частичку, живя в деревушке, разговаривая на малоизвестном языке и чувствуя себя африканером».

Возможно, именно в этом «малоизвестном языке» и заключается вся соль, хотя многих африканеров и смущает Памятник языку (вполне вероятно, что Южная Африка — единственная страна в мире, где сооружен памятник живому языку. Он стоит на гранитном пьедестале на окраине города Паарл в Капской провинции, где в 1875 году было основано «Общество истинных африканеров». Долгие годы язык оставался тесно связанным с борьбой за «дело африканеров». Однако произведения нового поколения южноафриканских поэтов и писателей раздвинули старые рамки, вобрали в себя и другие идеи и взгляды.

Для меня как писателя трагедия сознавать, что самые известные слова, которые африкаанс подарил миру,- «апартеид», «лаагер», да некоторые другие в том же духе. Но мне хорошо знакомо и чувство восторга, когда пишешь на этом молодом, энергичном языке. По словам поэта Эйса Криге, переведшего за свою жизнь несколько пьес Шекспира, африкаанс на его сегодняшнем этапе развития можно сравнить с английским времен Елизаветы. Сознание этого заставляет лишь глубоко сожалеть, что в мире африкаанс связывают с одной-единственной идеологией, именуемой апартеидом.

Как говорит президент «Гильдии писателей на африкаанс» Крис Барнард, принадлежащий к поколению «сестигерс» — «писателей 60-х», «африкаанс является нашим единственным реальным достижением, единственным звеном, удерживающим нас вместе. Больше ничего общего у нас нет: ни политики, ни религии, ни чего-либо другого».

Трудно ли жить, понимая других?

Исторически африканеры постоянно чувствовали себя в опасности. С 1759 года эта опасность, исходившая от Великобритании, становилась все реальнее. И можно ли удивляться тому, что даже сегодня многие высокообразованные африканеры питают глубокое недоверие, а порой и ненависть к англичанам. По меньшей мере в их сознании прочно укоренилась мысль о необходимости постоянно соперничать с англичанами и «проучить» их. Это чувство обостряется неизменной склонностью южноафриканских англичан презирать африканеров, которых они считают мужланами и невеждами.

Одна моя знакомая, оставившая работу в библиотеке, чтобы помогать мужу на ферме, расположенной в благодатном субтропическом районе Трансвааля, с негодованием вспоминает, как после рождения сына ее коллега-англичанка посочувствовала ей: «Как ужасно воспитывать ребенка в этой стране в такое время. Не содрогаетесь ли вы при мысли, что в один прекрасный день он женится на черной девушке?» Ответ был исполнен внутренней силы: «Я бы предпочла, чтобы он женился на черной девушке, чем на англичанке».

Традиционно сложилось так, что для африканеров первостепенное значение имели их отношения с местным черным населением. Вначале расовые отношения определялись преимущественно отношениями в процессе производства — рабство и принудительное привлечение к труду коренного населения. Но уже тогда первые голландские моряки и колонисты не видели ничего предосудительного в смешении рас, и в 1671 году три четверти всех детей, родившихся от рабынь голландской Ост-Индской компании, были метисами. Полагают, что в сегодняшних африканерах течет в среднем 7,2 процента небелой крови.

С конца XVIII века, когда белые фермеры повстречали на своем пути негров, в расовых отношениях установилась парадоксальная ситуация. Вооруженные столкновения между африканерами и черными африканцами не были редкостью, однако иногда и те, и другие объединялись для отпора англичанам, которых считали чужеземными захватчиками. Белые фермеры и свободные «койкоины» — кочевники, которых неверно называют готтентотами,- служили вместе в группах коммандос. А когда после 1828 года часть африканеров покинула Капскую колонию в знак протеста против новой политики британских властей, провозглашавшей равенство белых и «койкоинов», некоторые из этих самых «расистов» поселились среди черного населения по другую сторону границы колонии. Они подчинились власти местных вождей народа коса и даже обзавелись черными женами.

Хотя многие из первых африканеров подвергли коренных жителей жестокому обращению, были и такие, кто относился к ним очень и очень либерально. Одним из таких либералов был Андриес Стокенстрем (1792—1864). Этот ланддрост из отдаленного района, оказавшись лицом к лицу с разъяренными белыми переселенцами, требовавшими употребить власть и разделаться с бродягами-«койкоинами», ответил: «Я ни на йоту не отступлю от принципов, которых придерживался всегда… Если говорить кратко, я — за равные права всех классов без всяких различий…»

Многие представители молодого поколения выросли в ожидании мощного взрыва недовольства среди черного населения. Порой это приводит к разнузданным выступлениям правых. Когда в середине 1987 года из Сенегала вернулась делегация африканеров, встречавшаяся там с представителями запрещенного Африканского национального конгресса, в аэропорту им. Яна Смэтса их встретили агрессивно настроенные члены экстремистского «Движения сопротивления африканеров». Стюардесса «Бритиш эйруэйз», показавшаяся с черным ребенком на руках, услышала крики демонстрантов: «Сними с рук этого ребенка». «Библия учит нас не соприкасаться с животными вельда»,- выкрикивал какой-то мужчина.

Другая крайность — люди, подобные сыну преуспевающего промышленника из Йоханнесбурга, который в свое время записался в ударную воинскую часть по зову сердца. Однако во время учебы в либеральном Витватерсрандском университете его взгляды изменились. Когда молодого человека направили на военную службу в один из черных поселков, он отказался подчиниться и покинул страну. Сейчас он связан с Африканским национальным конгрессом.

Промежуточную позицию занимают фермеры, подобные Яну «Боланду» Кутсе. В прошлом он был легендарным регбистом, а сейчас слывет одним из лучших виноделов в Стелленбоше. На своей ферме он стремится избежать трудовых конфликтов. «Долгие годы мы, фермеры, не думали ни о чем, кроме денег и земли. Сегодня мы снова начинаем думать о людях. Наше мышление меняется, но эту перемену объяснить словами трудно, ее нужно прочувствовать самому… Моя вера в соотечественников — белых, черных и цветных — достаточно крепка, чтобы поверить в возможность жить, понимая других».

Долгий путь и дому

В африканерском обществе женщина занимает особое место. Испокон века повелось, что в нем мужчина прочно стоит на первом месте. Традиционно она исполняла роль жены и матери, будучи в годном подчинении у мужа. И даже сегодня любая женщина. желающая заняться общественной деятельностью или достичь успеха на службе, сталкивается с проблемой подчиненности мужчине.

«Женщина живет в жестоком мире, — говорит Жаннетт Феррейра, преподаватель Университета Зулуленда и одновременно домашняя хозяйка, воспитывающая маленькую дочку-непоседу. — Деловая жизнь, требующая огромных душевных затрат, заставляет женщину разрываться, потому что наши праотцы постановили: „Дело женщины — служить“. На нее смотрят как на новичка, которому нужно постоянно доказывать, на что он способен. И если ее дом и семейная жизнь не стоят на первом месте, она невольно испытывает угрызения совести».

У поэтессы Анки Крог, относящей себя к породе «сильных женщин», другая точка зрения: «Женщина в африканерском обществе, на мой взгляд, представляет собой привилегированную личность, уникальную в своем роде. Мы наслаждаемся безгранично свободным временем благодаря нашей черной прислуге, работающей умело и за небольшую плату. Поэтому мы можем заниматься лишь самыми приятными делами: развлекать друзей, шить модную одежду, учиться, копаться в саду, становиться знатоками серебра и к рождеству мастерить сувениры или сочинять стихи». Отбросив назад короткие темные волосы и сощурив свои насмешливые глаза, Антье продолжала: «Я „виню“ за это мужчин. Им так нравится. Чем больше свободного времени у их жен, тем большим успехом они пользуются. Большинство женщин совершенно не эмансипировались и продолжают жить, как их предки, без конца сетуют на правительство, ездят охотиться на север страны или рассказывают друг другу расистские анекдоты…»

Однако есть и другая сторона жизни женщины-африканера. Если она и запирается дома, она превращает этот дом в крепость. Исторически она сыграла основную роль в спасении рода африканеров: когда многие мужчины уже были готовы смириться с захватом англичанами Наталя после «Великого трека», женщины решили идти босиком через Драконовы горы и погибнуть, но не потерять свободу. Во время англо-бурской войны их решимость, во что бы то ни стало, выжить в концентрационных лагерях вдохновляла их мужей на продолжение борьбы.

«Женщина-африканер все время на кухне, все время устраивает жизнь всех вокруг, всегда в центре всего»,- говорит Рэчел Брейтенбах. Ее семья — яркий пример того, о чем только что было сказано. Четыре брата Рэчел представляют весь политический спектр белого населения страны: от старшего брата Яна, чьи подвиги на посту командующего армией во время первого вторжения ЮАР в Анголу в 1975 году превратили его в военного героя, до поэта Брейтена Брейтенбаха, проведшего семь лет в южноафриканской тюрьме по обвинению в терроризме и подготовке заговора против государства.

Жаннетт Феррейра смотрит в будущее с оптимизмом: «Я вижу, как зарождается новое поколение молодых матерей, — я отношу себя к ним, — которые с любовью и одновременно твердо освобождают своих детей от предписанной им ныне роли». Почти во всем видны признаки крушения старого африканерского порядка. Есть люди, жизнь которых все еще в большой мере определяется старой идеологией, однако есть и такие, кто вышел за рамки прежних представлений о системе человеческих ценностей.

Работы Харди Боты, одного из наиболее плодовитых художников в стране, которого отличает поразительная фантазия, сейчас выставляются на международных выставках. Само его имя — подтверждение разделения его жизни на два периода: мир юности в мир зрелости. Хотя при рождении он получил звучное имя Герхардус. сейчас этот энергичный человек предпочитает быть просто Харди (его имя восходит корнями к шотландским предкам матери). «Меня пугает национализм,- откровенно признается он.- Я вырос с ним и знаю, каков разрушительной силой он обладает. В основе национализма тот же инстинкт, который формирует банды и шайки. А самое страшное для меня — неуправляемые толпы людей. Я это попытался показать на моих картинах».

В конце концов, все сводится к тому, какую позицию занимает человек. И здесь можно привести характерное высказывание Брейтена Брейтенбаха, который поселился в Париже: «Я южноафриканец, говорящий на африкаанс, связанный с Африкой и пока живущий в Европе. Однако нельзя уйти от самого себя…»

Мы сидим на террасе бистро. Позднее осеннее солнце освещает загорелое лицо Брейтена. Прохожие обращают на нас внимание, заинтересовавшись языком, который большинство из них никогда не слышали, а затем идут дальше. Бытие африканера чем-то напоминает шизофрению. «Мы принадлежим Африке, однако многие из нас считают себя европейцами,- говорит Брейтен.- Политика в Южной Африке является таким чертовски ответственным занятием. Делая что-либо, мы должны помнить: на карту поставлено наше будущее».

«Африка и Европа». Все сводится к этой проблеме. Да, Африку открыли первопроходцы-трекбуры. выжившие, потому что они научились слушать пульс дикого континента. Они же предали ее, когда белые европейцы стали использовать апартеид для оправдания своего господства.

«Нескончаемая трагедия африканера.- говорит Фредерик фан Зил Слабберт, бывший лидер белой оппозиции в парламенте, оставивший свой пост, чтобы искать иные пути к демократии,- заключается в том, что он — белый африканец, отказывающийся прийти в согласие со своим континентом и людьми, которые живут на нем. Большинство африканеров по-прежнему хотят оставаться здесь, но жить обособленно. Спустя более трех веков африканер по-прежнему грустит, что все еще не дошел до дома».